Он верил в Бога, но все-таки шагнул за черту…

Для меня смерть Леонида Владимировича стала огромным потрясением. Он был человеком, благодаря советам которого я смог в свое время (будучи еще журналистом) избежать многих ошибок и ложных шагов. Наша дружба продолжалась и когда я стал насельником Московского подворья Троице-Сергиевой Лавры, и позже, когда переехал на новое место служения в Саратов. Естественно, что тема веры постоянно звучала в наших разговорах. Я привозил Леониду Владимировичу книги, и он шутил: «У меня так рано или поздно соберется настоящая православная библиотека». И уже не шутя утверждал, что любимой книгой для него стало «Лето Господне» Шмелева. На вопрос, верит ли он в Бога, Шебаршин отвечал однозначно утвердительно. Причислял себя к православным.

«Я был крещен в 1935 году в церкви в честь иконы Божией Матери «Нечаянная радость», что в Марьиной Роще, за что благодарен своей бабушке Елене Ивановне. Принадлежу великой и вечной общности ― русскому православному народу. Я верую так, как веровали мои деды и прадеды». Заходил он и в храм. Помню, приехал к нам на подворье на Рождество. На литургии пел детский хор. Шебаршин стоял в уголке храма, ожидая меня. Когда я подошел, на глазах у него были слезы… Но воцерковленным человеком, к сожалению, так и не стал. «Мы столько лукавили в свое время,— говорил он,— у меня больше не осталось внутренней возможности для лукавства. А если я попытаюсь жить церковной жизнью, то боюсь, что лукавства не избегу…». Об этом говорили с ним и при последней встрече, месяца полтора назад. Мы шли пешком из его офиса на Чистых прудах к Лубянке. Идти ему было очень трудно, на расспросы о здоровье он отмалчивался, но было ясно, что ему совсем плохо. Он так и не дал проводить себя до дома, обнял на прощанье, вскинул в обычном для него приветственном жесте руку и скрылся в подземном переходе…

Мне очень горько, что он ушел из жизни и от всех нас именно так — оказавшись наедине со своей бедой, своей болью, не впустив в этот круг никого из тех, кто его любил. Я даже не могу представить, что чувствуют его родные — дети, внуки и правнуки, о которых он всегда с таким теплом и радостью говорил… Судить о том, насколько «оправдан» такой уход для все-таки верующего, православного человека я не хочу. Нет, не оправдан. Страшен. Но не хватило сил дотерпеть. А нам остается лишь надеяться на милость Господню к нему, на то, что основанием для Божия суда о нем станет не только смерть, но и вся его жизнь.